Генсек Брежнев умер 10 ноября 1982 года, а хоронили его 15-го. В то время я работал в секторе печати Киевского горкома партии. Было много суеты, объявлен траур, и главной нашей задачей в тот день было обеспечить повсеместный порядок. Когда же наступит всесоюзная минута молчания, и загудят гудки заводов и пароходов, граждане, кто бы где не находился, должны прервать обычные дела и почтить память Генсека вставанием.
Мне выпало обеспечивать минуту молчания на одном из самых ответственных объектов – Киевском железнодорожном вокзале.
Серьезность мероприятия подчеркивала траурная черно-красная креповая повязка. Ее прикрепила на рукав костюма швейной фабрики им. Горького, пошитого по французской лицензии, секретарша Аллочка, зачем-то перекрестив меня.
Когда я, сняв пальто, придал лицу соответствующее моменту скорбное выражение, в приемной начальника вокзала воцарилась тишина. В тот день на меня вообще все смотрели с большим любопытством. Все как бы просто скорбили, а этот, видите ли, скорбит при креповой повязке.
С начальником вокзала проделали колоссальную работу. Обошли все объекты и помещения, включая знаменитый ресторан (в том смысле, что функционировал до 12 часов ночи, и сюда съезжались все кутилы Киева в надежде «добавить»), а также другие точки общепита.
Приходилось терпеливо и во всех деталях, объяснять, как именно должна быть организована и проистекать всесоюзная минута молчания.
Особая забота – остановить движение поездов и электричек, чтобы вдруг не загудели в самую неподходящую минуту. Не приведи Господи, чтобы в час «Ч» не пришел какой-нибудь шальной поезд, и в назначенную минуту из него не стали бы выгружаться несознательные пассажиры, не ведающие ни сном, ни духом о серьезности момента.
Предусмотрели, кажется, все. Хотя, если честно, плохо представлял себе, как же посетители, вон те, например, лица кавказской наружности, небритые и распивающие водку в ресторане, как же они-то смогут «почитать вставанием»?
– А вот так и смогут, – отвечали мне. – Выпьют, встанут и помянут. И вообще – мы с ними еще поработаем, чтобы они соответствовали…
Наступил решающий момент, кульминация похорон генсека Брежнева, который правил страной 18 лет. Загудели, задымили поезда, откликнулись пароходы, заводы и фабрики по всей, как написали в газетах потом, необъятной советской стране.
И у нас, на киевском жд вокзале, торжественный момент, если говорить в целом, прошел организованно. Хотя отдельные недостатки все же имели место быть.
Надо же такому случиться, когда в назначенное время на всех железнодорожных путях стояла звенящая тишина, электричка Яготин – Киев, безнадежно опаздывающая, и потому неучтенная в расписании, в этой суматохе и неразберихе по чьему-то диспетчерскому недомыслию, была принята – совершенно неожиданно для ее машиниста – на свободный первый путь.
Тот самый, который в народе называют правительственным и центральным, и с которого ежедневно (и нынче?) под марш «Прощание славянки» уходил в Москву пассажирский поезд №1.
Нежданно-негаданно удостоившись такой чести, машинист затрапезной электрички лихо, на всех парах, подкатил к перрону, не веря в счастливую звезду.
Не дожидаясь полной остановки, толпы людей с мешками, кошелками и клумаками высыпали на безлюдный перрон, громко при этом выражая эмоции. Ни о какой минуте молчания они не слышали, а если б и слышали, то забыли в суете.
Настроение, конечно, подпорчено. И к накрытому ресторанной едой и выпивкой столу посреди кабинета, где мы имели в виду после всесоюзной минуты молчания помянуть по-человечески генсека, пропала как-то охота.
Следующий удар ожидал нас в ресторане, где телевизионную трансляцию, конечно, забыли включить, а лица кавказской наружности вместо минуты молчания уже клеили здешних девиц не первой свежести.
«Значит, тоже прокол, – кисло думал я, направляясь в сторону буфетной стойки. Посреди темного прокуренного зала, сняв домашние и довольно стоптанные тапки, став на стул, в темных колготках, буфетчица вкручивала перегоревшую в люстре лампочку.
Что-то рисовалось знакомое в ее непринужденном «домашнем» облике. Подойдя поближе, идентифицировал. Это была известная постоянным завсегдатаем винного магазина на ул. Свердлова (ныне Прорезной), аккурат напротив тогдашней «Вечерки», продавщица Маргарита Христофоровна. Бывало, и не раз, мы часто заходили туда, в тесный и забитый мужиками магазинчик, в народе «три ступеньки». И она, как ее величали, царица бесподобно исполняла коктейль «сто на сто».
В тонкий, заметьте, не граненый, как другим посетителям, а именно в тонкий стакан, где уже было шампанское, медленно почти под прямым углом, цедилось из мензурки сто граммов коньяку. Получалось как бы два слоя, вино удерживало коньяк, и им запивался крепкий напиток. Лакомство для гурманов тех времен.
Во время разгрома «Киевавтоматторга» напарницу Маргариты упекли в СИЗО к Деду Лукьяну, а ее добрые люди приютили в привокзальном ресторанном буфете.
Глянув из-под руки со своей верхатуры, она, конечно же, узнала меня:
– Вам как всегда – «сто на сто»? – спросила, не слезая со стула, продолжая возиться с лампочкой.
Теперь пришла очередь удивляться начальнику вокзала. Я нарочито оглянулся, как бы демонстрируя, что слова Маргариты Христофоровны относятся к кому-то, кто сзади, но во всяком случае не ко мне.
– Да не оглядывайтесь вы, проверяющий из горкома сейчас в кабинете нашего начальника, там обедают.
– Нам нельзя, – грозно сказал начальник вокзала. – Мы на службе!
– Эх, сколько той жизни, – вздохнула Маргарита, обращаясь ко мне. – Вот жил-жил человек, в достатке, и горя не знал, а взял – и помер! Но «сто на сто» – за мой счет. Сегодня – можно все – власть меняется. Я еще застала, как Сталин умирал, совсем ребенком была…
И мы не посмели возразить. Коктейль Маргариты Христофоровны, как обычно, подействовал самым позитивным и оптимистичным образом.
Автор: Владимир Кулеба