Дед не любил рассказывать о войне, но когда я допекал его своими расспросами, единственное, о чем он вспоминал, так это о том, как они спали в обледеневших окопах спина к спине, чтобы не замерзнуть, и как на утро частенько кто-то непросыпался, как сырой соломой пытались растопить снег для питья, и как уйдя за кипятком для своих солдат, он заблудился в лесу и случайно взял в плен двух перепуганных немцев, таких же потерявших ориентиры восемнадцатилетних парнишек, как и он, как они вымаливали пощаду, отдавая ему ценные вещи в качестве откупа, и как жалко ему было вести их к нашим, зная о том, что парней расстреляют. У моего деда было огромное доброе сердце, все его воспоминания были о милосердии. «Не доведи, Господь, чтоб такое когда-нибудь повторилось», — заканчивая свои рассказы, повторял он. В последние дни своей жизни, будучи девяностолетним стариком, он услышал разрывающиеся петарды и салюты в какой-то из праздничных дней.
— Опять? — поднявшись с кресла, тревожно спросил он, и схватившись за кружку, ушёл на кухню со словами: «Пойду наберу кипятка своим солдатикам»…
В детстве я любил расспрашивать своего деда про его, как мне казалось, счастливое и интересное детство. Помню свой первый вопрос: «Дедушка, а ты ленина видел?» Мне казалось, раз он 1922 года рождения, то обязательно должен был застать вождя мирового пролетариата, покинувшего нас в 1924 году. Дедушка заметно нервничал, когда я спрашивал про ленина, сталина, жукова и нашу счастливую необъятную родину, в которой нам ”посчастливилось” родится. Он всеми силами, но очень мягко пытался донести правду, опираясь на факты из своей жизни, что мне — пионеру, которому повязали галстук в Москве, сильно резало слух и диссонировало сознание. По окончанию второго класса, когда он научился кое-как писать, читать по слогам и считать до десяти, его отец сказал ему, — хватит просиживать штаны, работать надо! — после чего, устроил его в колхоз пастухом. Самое светлое воспоминание из дедушкиного детства — это костёр в поле, у которого они девяти-десятилетние пацаны грелись и пекли сахарный буряк. Дома есть было нечего, еда как говорится, была преимущественно подножной, что с дерева сорвал, да с поля подхватил — то и ешь. Домой нести нельзя, найдут по дороге — посадят, в лучшем случае изобьют. Единственной домашней едой был завтрак — хлебные лепешки-коржи с примесью каких-то трав или узвар, в зависимости от сезона. Мать вставала затемно, готовила нехитрый завтрак и уходила на работу в колхоз. Нужду справляли на улице, возле собачей будки, что по сути становилось кормом для собаки. Вот и весь домашний быт и рабочие будни, все как у всех… стоп, нет не все — груша, большая ветвистая груша в конце огорода возле реки, вот, что особенно запомнилось моему деду. Именно благодаря ей они выживали в голодную зиму; сушки, которые заготавливались осенью, из них мать готовила спасительный узвар. И так до конца весны, пока не начинали плодоносить первые садовые деревья, каких было много в округе. Мой дед ещё рассказывал, что больше всего во времена развитого социализма ´30 — 40-х, нужно было опасаться ходоков — замученных, голодных людей идущих из своих сел в поисках еды и работы. Бывали случаи когда эти ходоки воровали детей. Таких людей опасались и старались избегать от греха подальше. Как-то раз, он встретил таких недалёко от дороги. Мать с ребёнком — мальчиком, лет до десяти, не больше, шли вдоль дороги. Мальчик был настолько истощён, что еле волочил ноги, они попросили сорвать для них абрикос с дерева, потому что своих сил для этого им не хватало. Дед испугался, но залез на дерево и выполнил их просьбу, нарвал им еле спелых плодов, и только после того, как они отошли подальше, на безопасное расстояние, он слез с дерева.
Большим счастьем для моего деда, оказался призыв на службу в армию.
Мой дед, Коваль Павел Мефодьевич 1922 года рождения, попал в красную армию в 1941 году. Служить ему пришлось в царском селе (Пушкино) под Ленинградом. Призван был с Винницкой области, Тульчинского района, село Гута. Пережив будучи ребёнком два голодомора и нечеловеческие условия жизни, службу в армии описывал как рай. Чистое белье, мягкая постель, трёх разовое питание, баня раз в неделю, увольнительные в Ленинград. Действительно не служба, а подарок судьбы для сельского парня. Но рай продолжался не долго. 22 июня 1941 года, ровно через 18 дней после принятия присяги, начался ад, с последующей блокадой Ленинграда. Зима, холод и голод, постоянные артиллерийские обстрелы и авиаудары. Но больше всего его удручало отношение командования к людям. Из воспоминаний рассказывал один случай, когда в очередной обход к окопу подходил упитанный краснощекий комиссар с вопросом: – “ну как вы тут?”,- и мы полу трупы отвечали : – “нет сил, дайте хотя бы воды.” Комиссар парировав отвечал: – “пейте чаёк, чай бодрит” и уходил. Весь цинизм заключался в том, что кроме снега у них в окопах ничего не было. Деда два раза в бессознательном состоянии забирали в госпиталь по истощению. Один раз должны были эвакуировать, как тогда говорили на большую землю. Но при обходе ночью дед услышал как главврач сказал:- “этот, перелёт не перенесёт” и его оставили умирать в госпитале. Немного прийдя в себя он просится на фронт, и его доходягу забирают, выдав порванную форму со швом на спине и рваную побитую осколками подшинельную телогрейку. 10 мая 1943 года при очередном столкновении с немцами дед получает ранение в ногу, врачи принимают решение, и как приговором звучит – ампутация. Но и здесь судьба была благосклонной, он поправляется и заново учится ходить на своих. Во время реабилитации заканчивает курсы младших офицеров и по окончанию войны отправляется в Мурманск, где встречает свою будущую жену, мою бабушку, дочь репрессированного кулака с Урала, и не смотря на статус “дочь врага народа”, берет её замуж. После демобилизации в 1947 году приезжает в родное село, где его назначают председателем сельской рады. Но там он долго проработать не смог по моральным причинам. Переехав в Киев он устроился на древесно обрабатывающийся комбинат простым столяром. Всю жизнь хронически не воспринимал советскую власть, что сильно диссонировало в моем сознании. Для него не существовало праздника победы, это был скорей день памяти и скорби. Умер в 2012 году в возрасте 90 лет, прожив не легкую но честную жизнь. Он всегда останется для меня олицетворением чести и достоинства, мне есть с кого брать пример и кем гордиться.