– Что такое «дезактивация»? – с напускной строгостью спросил меня на очередном экзамене по НРБ Виталий Андреевич.
НРБ, или нормы радиационной безопасности мы, как персонал категории «А», сдавали ежегодно. С учетом того, что работали все в Зоне уже не первый год, облазили ее вдоль и поперек в буквальном смысле – на четвереньках, чувствовали там себя – как дома, экзамен этот был простой формальностью, хотя начальство упрямо и пыталось каждый раз превратить его в некий официоз.
– «Дезактивация», – ехидно ответил я, — это перенос радионуклидов с одного места на другое.
Присутствовавший на экзамене начальник 1-го отдела, полковник КГБ Водянников округлил глаза, и Виталий Андреевич стал поспешно возвращать меня к пониманию всей важности и серьезности экзамена. Пришлось прекратить выделываться и дать «книжный» ответ.
Водянников, в принципе, был дядька не злой. В годы оные, он служил начальником контрразведки Даманского полуострова и во время доверительных бесед со мной, как членом группы «секретных физиков») даже показывал мне фотографии вооруженного конфликта на Даманском, из личного фотоархива. Но делать ему у нас было нечего, а поскольку особист нам полагался по штату, полковник старался присутствовать при всех мероприятиях, где были курируемые им подопечные. В нашей работе он не разбирался вовсе и доходило до смешного. Зайдя в лабораторию, где шумел многочисленными вентиляторами огромный гамма-спектроанализатор АМ-А, Водянников поднял указующий перст и произнес: «У вас машина гудит. Вы ее маслом смажьте». После чего с достоинством удалился.
К тому времени я уже насмотрелся и на неофициальные свалки «грязного» мотлоха и на то, как эта самая дезактивация происходит и куда все потом девается. Не все утруждали себя поездками до Буряковки, ухитряясь локально загадить вполне «чистые» места. Приближаясь к таким с СРП, мы сперва ломали голову – откуда так фонит? Вот оттуда. С импровизированной свалки 2х2 метра. Чаще, это оказывались полиэтиленовые мешки со спецодеждой и бельем. Куда доехал, там и выкинул.
…Говорят, радиация запаха не имеет. Для меня она навсегда уже ассоциируется с запахом респиратора «Лепесток». Необычный, ни на что не похожий запах. Ткань «Лепестка» была пропитана специальным составом, благодаря которому на поверхности респиратора оседали заряженные частицы. По инструкции, его не разрешалось – снимать, снова одевать, опять снимать, пихать в карман. Увы, все эти инструкции забывались тут же и фото ликвидаторов с болтающимися на шее «Лепестками» – обычное дело. К респиратору, который мы в просторечии называли «намордник» за день ношения привыкали так, что случались конфузы. В нем пытались пить минералку из бутылки, курить и, что самое неприятное, сплюнуть. Последнее заканчивалось немедленной заменой респиратора.
Вообще, у многих за время работы в Зоне, выработались специфические привычки. Если ветер поднимает клубы пыли, а ты без «лепестка», нужно быстро отойти в сторону от облака пыли и задержать дыхание. Я так еще долго пугал на киевских улицах изумленных прохожих. А ничего не поделаешь – до полного автоматизма.
А вот глупым пижонством в нашей группе никто не страдал и в высокоактивных участках, респираторы все-таки носили. Пренебречь ими могли где-то в Корогоде, Копачах или Толстом лесу. И то, не все и не всегда.
Другое дело, что человек не может постоянно жить с ощущением опасности и к радиации привыкали, переставая о ней задумываться, а на стрелочку прибора уже смотрели просто – как на стрелочку, безо всякой привязки к опасности.
Если стрелочка била по шкале, надо было переключить диапазон и тут начиналось самое интересное. Вместо того, чтобы уносить ноги, а чаще всего в такие места попадали случайно, по дороге к точкам и по работе там делать ничего было не нужно, народ останавливался и начинал с любопытством разбираться, а что, собственно, происходит и откуда оно взялось? Часто, это были или пролетевшие мимо крошечные частички или в ветренную погоду, в Рыжике еще могло натрусить пыли с мертвых деревьев. Хотя по западному следу встречались и настоящие сюрпризы на почве, в виде высокоактивных пятен. Графит во время взрыва – летел далеко.
Помню, как мы с Олегом Смирным долго крутили в Рыжике ДКС, который со щелчков перешел на ровный, монотонный писк, а на жидкокристаллическом экранчике значилось мигающее 8888. Поскольку цифровые приборы значительно менее чувствительные, чем стрелочные, нас очень заинтересовало, что же он поймал? Оказалось «пятно». Мы еще долго концентрические окружности нарезали, определяя форму и размеры пятна. Они как кляксы чернильные, в основном.
Кстати, принимавший у нас экзамен по НРБ Виталий Андреевич, однажды посетил Рыжий лес в присутствии некоей высокоученой дамы из Президиума Академии наук. И не придумал ничего более романтичного, как собрать для нее голыми руками букетик из мелких, разноцветных лесных цветочков. Голыми руками. Букетик. В Рыжем лесу. Красная полоса от лучевого ожога, не сходила с его ладони недели две. Мы долго потом гадали, не то нашло на него что, не то недоброе замыслил?
Примечательно, но любопытством в Зоне страдали многие. Уже много позже я узнал, что мы были далеко не единственными такими любознательными идиотами). Есть прибор, чего не поиграться, раз он дергается? Зато сколько удовольствия, когда ты понял причину)
Все-таки, хоть Зона и была тогда совершенно другим миром, люди в ней оставались обычными людьми, конечно, с новыми привычками и ритмом жизни, но в любознательности большинству из них точно отказать было нельзя.
На снимках: Рыжий лес, 1988
Автор: Геннадий Цурков