На добраніч, діти

Порция 6-я. На добраніч, діти.

В этой истории есть одно неприличное, гадкое даже слово. И без него никак не обойтись, поскольку оно, собственно, и является основой истории.

Но мне всё равно не хочется его употреблять, хоть я и не считаю себя ханжой. Просто некоторые слова нельзя произносить в приличном обществе ни при каких обстоятельствах, а мы ведь с вами приличное общество? Приличное, приличное, и даже и не спорьте. Ну, и как быть? – Некоторые скажут: тьфу ты, Господи, так не рассказывай – чего прицепился, в конце концов? А я отвечу – не надейтесь, всё равно расскажу.

Я вот что придумал – воспользуюсь-ка опытом великих. Помните знаменитый эвфемизм Курта Воннегута «такие дела» – если по ходу сюжета случалась чья-нибудь смерть? Вот и я прибегну к иносказанию. Тоже использую в необходимый момент какое-нибудь другое слово. Любое, первое попавшееся, ну, хотя-бы, ну я не знаю – «ступня». Будьте внимательны. Итак.

В целом всё складывалось удачно. Папа проспал, и они с Вадиком примчались в детский сад аккурат к окончанию завтрака. Таким образом противные молочные пенки на постылой вермишелевой каше сегодня Вадика миновали. В отличии от неумолимой, как фатум столовой ложки рыбьего жира. Его Вадику пришлось таки проглотить – с Зоей Ильиничной шутки плохи. Бр-р. Ну, и пусть. В остальном же, как и было сказано, судьба сегодня благоволила Вадику.

Когда стали собираться на прогулку, их поставили в пару с красивой Юхименко Машей. А влюблённый в Машу, друг-соперник Вадика Жорка, был вынужден довольствоваться обществом противной Лильки Турчиной. Он исходил желчью, но ничего не мог поделать. Разве что от бессильной злобы, стоя позади, изо всех сил дёрнул Юхименко Машу за косу. И тут же получил леща от Вадика. А Лилька ещё и добавила (она была неравнодушна к дураку Жорке). А Юхименко Маша подняла руку и рассказала про Жорку Зое Ильиничне. И его чуть не оставили в группе.

Потом Зоя Ильинична спросила куда они хотят – в лес или парк? Все стали кричать разное. Вадик тоже вопил изо всех сил. За лес – в пику Жорке. Впрочем, по большому счёту ему было всё равно. Главное ведь не куда, а с кем. Тем более, он одинаково любил и лес, и парк, и пруды, и вообще Пущу-Водицу. Он здесь родился.

Когда папа с мамой поженились, папа не захотел жить у бабушки Маши и дедушки Миши в Пассаже, а мама – у бабушки Фроси на Сырце. И тогда бабушка Маша предложила им свою старую дачу в Пуще. С увитой плющом верандой и резными наличниками на окнах. И они согласились, хотя отсюда и было далеко ездить в институт, а потом на работу. Зато можно было любить друг друга, чтоб никто не мешал. И самим никому не мешать. А ещё Пуща-Водица самое удобное место для папиных тренировок, потому что папа чемпион. Его все так и называют. Вернее, называли. И папе с мамой было здесь хорошо, сначала вдвоём , а потом уже вместе с Вадиком. Вплоть до недавнего времени, когда папа сломал на сборах обе ноги и руку, ушёл из команды и связался с ханыгами. (Это бабушек слова, обеих – про ханыг). Нет, Вадику и сейчас «очень даже very well», как говорит папа, выигрывая в преферанс. А родителям уже не очень…

Но сейчас не про это.

Зоя Ильинична подождала, пока крики станут потише, а потом подняла бровь и негромко произнесла – Так! – И все замолчали, поскольку с Зоей Ильиничной…ну вы уже в курсе. – Так – сказала Зоя Ильинична – в парк мы не пойдём, потому что там люди и утки, и лебеди. А вы их всех распугаете своими воплями…включая скульптуру Зои Космодемьянской. И мне будет стыдно. Мы пойдём в лес, где никого нет и вы не сможете меня позорить, как не старайтесь – в лесу вам только и место. В самой чаще.

И все снова восторженно заорали – даже те, кто сначала хотел в парк. И даже Жорка. Зоя Ильинична улыбнулась самым краешком губ, и снова сказала «Так!».

Их привели на лесную поляну, в десяти минутах ходьбы от детского сада. Некоторые, во главе с Жоркой попытались было вольтерьянствовать, вякая что-то об обещанной чаще, но Зоя Ильинична в третий за сегодня раз молвила «Так!» и результат не заставил себя ждать. Бунт был подавлен в зародыше.

Потом Зоя Ильинична скомандовала всем присесть в траву и есть землянику. А сама устроилась с книжкой на пне в самом центре поляны.

Земляника была спелой и сладкой, но быстро приелась. И Вадик с Жоркой тайком переключились на запретный заячий щавель. А Юхименко Маша подняла руку и рассказала Зое Ильиничне. Но только про Жорку. Лимит Зои Ильничниных «Так!» на сегодня оказался исчерпан – Жорка, что называется, дошутился. Его поставили лицом к сосне, вплоть до окончания прогулки. Жорка ревел белугой. А в перерывах между всхлипами взывал к справедливости – в смысле присутствия рядом с собой Вадика. Но Зоя Ильинична не реагировала. Для доказательства вины ей требовались свидетельства незаинтересованных, заслуживающих доверия лиц, таких, например, как Юхименко Маша. Умница Юхименко Маша. А их не было.

А ещё она (Зоя Ильинична) не любила предателей.

Вскоре Жоркины вопли стихли, он иссяк. И, прерывисто вздохнув, занялся скусыванием с коры смолянистых янтарно-прозрачных капель. А Вадик подумал-подумал, подошёл и встал рядом. Всё-таки Жорка был его друг, хоть и дурак. А Зоя Ильинична коротко взглянула поверх очков и не стала возражать. А Юхименко Маша принесла Вадику земляники. Вадик хотел поделиться с Жоркой, но к тому уже тоже подбежала Лилька Турчина. Она сунула Жорке под нос горсть с ягодами и повелительно выкрикнула«жги!». Имея ввиду «жри». Жорка есть Жорка – вместо того, чтобы послушаться, он молниеносно выбил подношение из Лилькиных рук и довольно заулыбался щербатым ртом. Лилька, само собой, тут же пнула Жорку сандалией в колено, после чего умчалась так же стремительно, как появилась. Жорка аж зашипел, не столько от боли, как от бессильной злости – преследовать обидчицу не представлялось возможным. Покинуть место наказание было немыслимо, тем более, что Зоя Ильинична только что отвлеклась от книжки и зорко глядела в их сторону. Жорке оставалось утешаться Вадиковой земляникой и ждать окончания прогулки – лелея в своей лопоухой башке восхитительные картины мести.

Жорке вообще в последнее время не везло. Например, не далее, чем на прошлой неделе, их с Жоркой папы устроили семейное состязание. Оно заключалось в том, что Вадик и Жорка, упершись лбами, изо всех сил должны были давить каждый в свою сторону. А папы удерживали их затылки ладонью, не давая сдвинуться ни на один шаг назад. И кто кого передавит. И Вадик, улучив момент, когда все на секунду отвлеклись, резким, изящным, подсмотренным когда-то в боксе движением увёл голову вправо. И Жорка по инерции смачно впечатался в твёрдую, как железо папину пятерню. И разнюнился, как девчонка, размазывая по лицу шедшую носом кровь. И Вадик с папой очень смеялись. А Жоркин папа, дядя Жора дал Жорке подзатыльника – чтоб не ревел. А потом и Вадику – чтоб не жульничал. А папа сказал «хорош». И они вдвоём умыли Жорку, взяли с них обоих честное взрослое слово не говорить мамам, и пошли на пляж пить пиво. Вернее, папы – пиво, а Вадик и Жорка – ситро. С лимонными пирожными. А папы – с таранкой. И у Жорки в одной из ноздрей осталась видна кровь. И Вадику было его жалко. Так же, как и сейчас. Поэтому он простоял рядом с этим балбесом до конца прогулки.

Сразу по возвращению в группу у Вадика возникло очень нехорошее предчувствие. И не у него одного – из кухни доносился явственный запах вареной курицы. Обед обещал быть драматичным.

Но и здесь фортуна Вадику не изменила – за ним пришёл папа. Очевидно, он так и не поехал на работу. Зоя Ильинична внимательно посмотрела на папу и даже пару раз как бы ненароком втянула носом воздух, стараясь уловить некий мимолетный запах. Впрочем, папа держался молодцом. А пахло от него исключительно зёрнами ароматного бразильского кофе, целый килограмм которого он привёз в прошлом ещё году, возвратясь с турнира в Сан-Паоло. Где-то за два месяца до своей травмы.

В конце концов, Зоя Ильинична отдала Вадика папе. Только заставила напоследок выпить ещё одну ложку рыбьего жира, на этот раз, правда, чайную.

По дороге домой папа поделился с Вадиком своими планами. Сейчас они поедят и пойдут на пляж играть в преферанс. Сегодня важная игра и папа не знает, когда она закончится. Поэтому, чтобы не рисковать, он забрал Вадика пораньше.

Вадик был на седьмом небе. Пусть ему не достались две положенные на полдник ракушечно-белые рассыпчатые зефирины, которые он так любил. Пусть! Это небольшая плата за то, что не придётся есть на обед невкусную курицу со шкуркой, спать днём, а главное, дожидаться в компании Зои Ильиничны, когда его наконец-таки заберут. Последним из группы.

Дома папа отрезал Вадику четверть круга вкусной краковской колбасы с хлебом, включил телевизор, а сам пошёл в дальнюю комнату собираться. И оттуда уже крикнул, что одалживает у Вадика из копилки восемь металлических юбилейных рублей (почти что все Вадиково богатство). Вадик только невнимательно кивнул – по первой программе начинались «Четыре танкиста и собака». Через полчаса «Четыре танкиста» кончились, а папа был полностью собран, холоден и готов к борьбе (это он сам про себя так сказал). И они пошли на пляж.

Вадик ещё издали увидел стоящие у воды мотоциклы. Две сверкающие на солнце красные «Явы» и один аспидно-чёрный ЧеЗет. На ЧеЗете ездил дядя Юл Бриннер, он же дядя Лысый – самый молодой и самый весёлый из папиных друзей-ханыг. Когда папа увлечётся игрой, можно будет, улучив момент, попросить дядю Юла Бриннера покататься. И если повезёт, и дядя Юл Бриннер выпьет к тому времени достаточно водки, он забросит Вадика к себе за спину, и они стрелою с гиком промчаться до дамбы и обратно.

Папины друзья ханыги радостно приветствовали папу и Вадика. И дядя Жора Брат, Жоркин папа, и дядя Опанас, и дядя Слава Полковник и все остальные. А дядя Коля Верпаховский с красивыми синими звёздами на плечах и коленях угостил Вадика только что снятым с мангала шашлыком.

А потом папа сел играть в преферанс, а Вадик доел шашлык и побежал купаться. В свои шесть он плавал как рыба. И, кстати, в правилах преферанса, разбирался вполне-вполне сносно. Не хуже иных ханыг.

Игра в этот день затянулась дотемна. Папа выиграл много денег. Он вернул Вадику его рубли и ещё один подарил – с изображением Юрия Гагарина.

А проигравшийся в прах дядя Коля Верпаховский очень разозлился и ругался всякими словами. Но потом ему дали полную бутылку водки и попросили показать класс. И он выпил её за восемь секунд. И все его очень хвалили, какой он молодец и орёл. И он снова стал весёлый. А потом все пили «на коня» и чокались с Вадиком. Вадику, конечно же, наливали ситро. А из дяди Славиного магнитофона играл Beatles.

А потом они пошли домой. Вернее, побежали – наперегонки с луной. И Вадику было хорошо и здорово с папой. Впрочем, кое-что все же омрачало его мысли. Во-первых, то, что родители опять, скорее всего, за весь вечер не скажут друг другу не слова. А ещё сегодня пятница. Таким образом, в «Надобраніч діти» мультфильма не будет. Ни при каких обстоятельствах. А будет дід Панас с какой-нибудь скучной сказкой. И это так же неотвратимо, как столовая ложка рыбьего жира по утрам в детском саду.

Они уже открывали калитку, когда папа вдруг прошёл чуть дальше, к водной колонке , всмотрелся в темноту и произнёс: Опа-нас… Вадик стал вертеть головой в поисках одного из папиных друзей, но тут зазвенел проходящий трамвай. Он осветил стоящую у забора дедушкину двадцать первую «Волгу». И стало ясно, что имел ввиду папа.

Мама с бабушкой Машей сидели на кухне. Папа, не останавливаясь, прошёл в дальнюю комнату, где дедушка Миша смотрел телевизор. Вадик клюнул бабушку в шею, обнял маму и хотел было устроиться рядом, на чудом сохранившемся от прабабушкиной ещё обстановки высоком резном стуле. Но мама велела пойти поздороваться с дедушкой. Дедушка оказался занят – он слушал папу. Вадик взял с полки «Трапперів Арканзасу» и сел так, чтобы не мешать.

Папа говорил всё громче, а потом чуть ли не закричал:

-а пью я потому, что они меня вышибли из команды!

А дедушка в ответ покачал головой:

-Всё наоборот, Павлик. Ровно наоборот. Ты всё перепутал. В разумении причинно-следственной связи. Себе хотя бы не ври.

Папа опрокинул стул и ушёл курить на веранду. Вадик побежал было вслед, но по дороге увидел, что мама сидит обхватив голову руками, чуть не плача. И остановился.

Бабушка говорила:

-Собирай Вадика и поехали домой. Тома, ты сама видишь – это не жизнь. Это,,, – но Вадик не узнал, что «это», потому что бабушку прервала мама. Она, не поднимая головы, сказала:

-Нет, это жизнь, пусть и не такая, о какой я мечтала. Но моя. И мы никуда не поедем. Вадик, ты голоден?

Бабушка встала, позвала дедушку и они пошли к машине. А Вадик их проводил.

Когда он вернулся, мама накрывала на стол. Было пюре и яичница. Потом мама подумала, вытащила из оставленного бабушкой пакета банку сайры и банку крабов, взвесила их в руках и выбрала крабов. Потом они ужинали в дальней комнате. Вадик уплетал за обе щеки, папа ел картошку и не ел крабов, а мама не ела ничего. Просто сидела с вилкой в руке и смотрела в телевизор. И они с папой не разговаривали. А потом началось «Надобраніч, діти».

В тот день, готовясь к эфиру Дід Панас, (в миру Петр Ефимович Вескляров) выглядел невнимательным и рассеянным. И на вопросы гримёра «за жизнь» отвечал не вполне впопад. А то и вообще не отвечал. Думы Петра Ефимовича были тяжелы. Его опять вызывали. Туда. И снова битых три часа та же старая песня. Дескать, как так – вы, еврей, всю оккупацию в Киеве, не прячась, да ещё и в театре играли вплоть до 1943. И немцы вас не тронули. Что-то здесь не то…

-Господи, да когда же всё это кончится?! – думал про себя Петр Ефимович. И сам же себе отвечал – никогда.

-Петр Ефимович..Петр Ефимович! – извне прорвался голос помрежа – 5 секунд до эфира, 4..3..2..1.. Погнали. Мотор!

-Добрий вечір вам, малята, любі хлопчики й дівчата!

Петр Ефимович мгновение ока преобразился в Діда Панаса. Он был прекрасный профессионал. Мимика, жесты, интонация – всё, как всегда «на ять». Полное погружение в образ. Не говоря уже о тексте про Солом’яного бичка. Отбарабанил как «Отче Наш», назубок, вплоть до финальной фразы «і нехай вам присняться хороші-прихороші, солодкі-присолодкі сни». А затем, когда помреж отмахнул рукой и прокричал «снято», вновь стал собой.

И задумчиво пожевав губами, сказал …

Впрочем, подождите, сначала я. Знаете, я передумал с этой «ступнёй», да поймут меня Курт Воннегут и те, кто это читает. И простят.

Итак, Пётр Ефимович пригладил и без того великолепные седые усы, вздохнул, и глядя в объектив назидательно произнёс: От така хуйня, малята». Не успевший выключить камеру оператор схватился за голову и тут же щелкнул тумблером. Но было поздно.

По другую сторону экрана Вадик ничего не понял. Чего не скажешь о его родителях. Мама, прикрыв губы ладонью, с весёлым ужасом смотрела на папу. А папа смотрел на маму – просто разинув от удивления рот. А потом они одновременно прыснули и начали хохотать как когда-то раньше. А потом подхватив Вадика на руки, стали целовать его и друг друга. И щёки и у них почему-то были солёные.

А потом мама и папа долго сидели уткнувшись лбами и глядели, глядели, глядели друг на друга. Только не так, как они с Жоркой – выпучив глаза и кряхтя что есть мочи, а совсем…совсем по другому.

А Вадик под это дело не лёг спать как положено ровно в девять, и посмотрел целых две серии «Ставка больше, чем жизнь». А потом кто-то его перенёс в кровать. И этот день кончился хорошо, как и начался. А завтра был выходной.

Надобраніч, Дід Панас. Спи спокойно, земля тебе пухом. И Царствие Небесное – уже хотя бы за то, что ты даже не подозревая, если и не сохранил, то по крайней мере продлил счастье троих хороших людей.

Нечаянное послесловие. По прошествию почти месяца после публикации этой новеллы мне написал один из друзей папы Вадика. Тот самый Опанас, в некотором роде уже тоже дед. Он меня похвалил. И мне это очень-очень приятно.