Берег левый берег правый

Мой папа работал на заводе имени Парижской коммуны. Завод этот, кроме всего прочего, известен тем, что на нём изготовили статую Родины-матери, более известную среди киевлян как “Баба”. Но папа, к этому времени уже работал в другом месте.
Завод собственными силами строил дом для своих сотрудников, где-то в Святошино, так как находился между железнодорожными платформами Святошино и Новобеличи.
Мы стояли в очереди на получение квартиры, одни из первых потому, что занимали комнату в десять квадратных метров в коммунальной квартире, да ещё в полуподвале. А прописано, да и фактически проживало там четверо.
Мама работала в НИЛ (научно-исследовательской лаборатории) министерства мясо-молочной промышленности.
“Наш” дом строился очень медленно, как дом кума Тыквы из сказки “Чипполино”. В год возводили этаж, полтора. Называлась эта тягомотина “строительство хозспособом”.
И вот в один прекрасный вечер, где-то в марте 1964-го, мама пришла домой очень возбуждённая и в приподнятом настроении. Вызвано это было тем, что их НИЛ решено было реорганизовать в НИИ (научно-исследовательский институт) и под эту марку, выделили несколько квартир в Дарнице, на Северо-Броварском массиве.
Должен сказать, что в Дарнице я ни разу не был. Знал только, что это очень далеко и там, на какой-то Воскресенке (?), дали квартиру маминой двоюродной сестре, тёте Тане и мы будем жить недалеко от них.
Решено было ехать смотреть гипотетическую квартиру, так как решение нужно было принимать срочно, желающих было много.
И вот в ближайшую субботу, родители взяли отгул (суббота была тогда рабочим днём) и мы отправились в эту terra incognita.
На метро мы доехали до станции  “Дніпро”, и погрузились в 21 трамвай. Через мост Патона, мимо строящейся Русановки и ещё не строящихся Березняков, через Ленинградскую площадь, которая тогда называлась “КП”, мы доехали до розовых и жёлтых двухэтажных домиков. С другой стороны был лес.
“Аварийный посёлок, Броварское соше!”, визгливым голосом прокричала кондукторша.
Я хотел спросить у мамы что такое “соше”, но тут трамвай тронулся и мы въехали в лес.
Мне это сразу напомнило поездки в Пущу-Водицу. Но очень быстро лес с левой стороны кончился, и на холме показались первые пятиэтажки.
“Каширская” оповестила кондукторша.
“Следующая наша”, сказала мама.
Мы вышли из трамвая. Справа от трамвайной линии шумел сосновый лес, а слева стояло несколько домов. Одни были готовы, другие находились в разной степени готовности.
Отыскав свою улицу и дом и получив у прораба ключи мы поднялись на четвёртый этаж и открыли дверь.
Это были хоромы, в полном смысле этого слова.
Две комнаты, балкон, ванная комната с горячей водой и главное, туалет.
Прошу прощения за столь интимные подробности, но в нашей квартире на Гоголевской, туалет был во дворе. Пока я был мал, этот фактор меня не очень смущал, как и мытьё в корыте (ванная тоже отсутствовала).
Но по мере взросления, пользование ночной вазой с цветочным бордюром, стало меня сильно напрягать.
Я при каждом удобном случае, бегал к своей второй бабушке, папиной маме, которая вместе с тётей жили в том же доме, но в квартире с удобствами. Короче проблема с отправлением естественных потребностей, была животрепещуща.
Стоит ли говорить, что решение наше было предопределено.
Узнав у прораба, что сдача дома запланирована на конец первого квартала, мы поехали домой складывать наш нехитрый скарб.
Начинался новый этап моей жизни, левобережный. Впереди был переезд, обживание нового жилища, привыкание к аристократическим бытовым условиям и самое главное, знакомство с новыми друзьями.
Но это уже совсем другая история…

*  *  *

И вот, где-то в середине мая всё было готово к исходу. Нехитрые пожитки увязаны в тюки и сложены в чемоданы, панцирные кровати разобраны на составляющие, во двор въехала грузовая машина, любезно предоставленная руководством завода им. Парижской коммуны. Мы попрощались с соседями, уже известными читателю Александром Петровичем и его домочадцами. Женщины смахнули слёзы с глаз.
Не думаю, что это были только слёзы печали. Соседям доставалась наша комната и они, таким образом становились хозяевами изолированной квартиры, кстати первыми и на многие годы, единственными в нашем доме. Правда без удобств, но кто тогда обращал на это внимание. Забегая вперёд скажу, что мастеровитый дядя Сюка, впоследствии отгородил часть кухни и устроил там санузел с толчком и душем за шторкой.
И вот гружёная машина, бибикнув на прощание, выкатила со двора. Я с бабушкой в кабине, папа с мамой и парой друзей-помощников на кузове, придерживая  зеркальный “славянский” шкаф и никелированную кровать с тумбочкой.
Из окна бельэтажа махали руками моя вторая бабушка и тётя Зина. Они оставались в своей комнате, трёхкомнатной коммуналки с удобстваии: ванной без горячей воды и туалетом с развешанными по стенам именными стульчаками и вбитыми в дверь тремя гвоздями на которых были нанизаны стопки нарезанной газетной бумаги.
Наш экипаж выехал на Артёма и свернув направо покатил к Крещатику.
Проделав известный уже мне путь,  мы прибыли к знакомому, но пока ещё не родному дому, по Строительной улице.
Нужно сказать что тогда на многих отдельновозводимых массивах улицы именовали Строительными. Наша имела номер 16. Так что история со второй улицей Строителей, сыгравшая  ироническую роль в судьбе Жени Лукашина имеет под собой реальную основу. Космической наша улица стала только через год. И номер магическим образом изменился на пятый.
Северо-Броварской массив в те далёкие времена представлял из себя группу панельных пятиэтажек в колличестве штук десяти. Ещё такое же колличество находилось в разных стадиях процесса строительства. Если вы помните фильм “Операция Ы”, ту первую новеллу про Шурика и Федю, то вам понятно, о чём я. Всё это великолепие было окружено сосновым лесом, между домов небольшие рощицы не вырубленных сосенок. Кстати, часть этих рощиц сохранилась и по сей день. Добавьте сюда гуляющий между домами, пропитанный  свежим смолистым сосновым запахом, тёплый весенний ветерок, и картина маслом, будет полной.
Разгрузка и подъём пожитков на этаж произведён был стахановскими темпами, мама принялась готовить походную трапезу, а папа с друзьями пошли мыть руки, радостно возбуждённые, в ожидании заслуженного могарыча.
Я же был отправлен на рекогносцировку, а проще говоря знакомиться с местностью, напутствуемый строгим приказом в лес не ходить.
На улице я тут же был принят компанией пацанов своего возраста, плюс-минус год. Они, конечно, видели как мы приехали и появление нового соседа не стало для них неожиданностью. Контакты в таком возрасте устанавливаются быстро и после краткого знакомства мы уже стали друзьями.
Пацаны, на правах старожилов, а ведь некоторые из них прожили тут уже более двух недель, начали знакомить меня с новым ареалом обитания.
Естественно приказ не ходить в лес, был тут же нарушен. Мне показали находящиеся в лесу водокачки. Кто, когда и для каких целей возвёл их посреди леса, я не знаю до сих пор. Между прочим, первый массив построенный в этом лесу назывался Водопарк, именно в честь этих артезианских водокачек, так как никакой другой воды там не было. Водокачки эти сохранились до настоящего времени среди домов Лесного массива. А топоним “Водопарк” стал достоянием истории.
Мои новые друзья кардинально отличались от друзей старых, гоголевских. Это были, в основном дети работников мостоотряда, которым была выделена большая часть квартир дома. Детство их прошло на берегу Днепра, так как жили они на переоборудованных в общежития для мостостроителей, старых пароходах и дебаркадерах. Естественно, их пошлое было гораздо более насыщено всевозможными приключениями, чем моё, городское. Отличался и их лексикон.
Должен сказать, что, несмотря на то, что наш дом населяли люди с разных ступеней социальной лестницы, а в доме во дворе даже проживал с мамой известный в округе босяк Додик-хромой, мои познания в сфере ненормативной лексики носили весьма поверхностный характер. То ли дело новые соседи. Они в этой области лингвистики,толк знали и познания их были глубоки и систематичны. Нужно ли говорить, что я, дабы не ударить в грязь лицом, тоже старался выдать себя за повидавшего жизнь тёртого калача. И новые, неизвестные мне идиоматические обороты я усердно вставлял в свою речь, интуитивно определяя место, где им должно быть.
Мы присели на поваленное дерево и завели неторопливую беседу.
И тут один из собеседников начал рассказывать историю о том, как он выследил в кустах дядьку и тётьку, которые… Тут он употребил совершенно незнакомый мне глагол. “Что делали?” Переспросил я. Он повторил. Видя моё недоумение, он искренне удивился: “А ты что, не знаешь, как это?” Пришлось сознаться в своей некомпетентности.

Хохот новых друзей был уничижителен. Отсмеявшись они, наперебой принялись посвящать  меня в тайны деторождения.
Да не подумает читатель, что я в свои почти семь лет, искренне считал, что детей находят в капусте. Разумеется, нет. То есть лет до пяти, как водится, но потом мне было открыто, что мама носит ребёнка в животике и затем родит его в больнице. А вот какие события предшествуют этому, я как-то не задумывался, не интересовал меня этот вопрос.
И тут я узнал всё. Я был ошеломлён, я был раздавлен, я отказывался верить в эту чудовищную инсинуацию. Бред! Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда! Что бы родители… Нет, нет и ещё раз нет!
Вернувшись домой я призвал маму к ответу. Каково же было моё изумление, когда она покраснев, в других выражениях косвенно подтвердила версию дворовых пацанов, ссылаясь при этом на каких то животных и птичек.
Потом мама осторожно поинтересовалась источником информации и узнав, настоятельно порекомендовала мне не дружить с новыми соседями.
Как будто у меня был выбор.
В общем мой первый день на новой квартире прошёл очень содержательно и одарил меня бесценными знаниями.*