1986

После сноса частного сектора на углу Набережной-Луговой и Оболонской, образовался пустырь с остатками одно-двухэтажных домов, дворов и сараев, служившими неким маяком для подольских пацанов, заманивая к себе своей загадочной таинственностью. Там, в старых дворах за большими деревянными воротами, можно было найти много интересных вещей.
Помню, как в одном из сараев мы нашли большое количество черенков — то ли от лопат, то ли от метёлок, не важно; смысл в том, что эти палки напоминали нам боевые шесты и мы каждый день бегали туда играть в Шаолиньский монастырь и пекаря. Потом, там нашлась целая 40 литровая бочка серебрянки, которую мы жменями кидали в костёр наблюдая огненные вспышки и клубы дыма, пока одному из нас не приспичило встать возле костра и высыпать остатки прямо в огонь. Вспышка была такой силы, что у меня стоявшего в трёх метрах от эпицентра обгорели ресницы и кончики бровей. Парня, виновника проишествия, мы ещё долго после этого приводили в чувство. У него, от температуры, сжались синтетические спортивные штаны и кожаная обувь, выгорели все волосы на голове, брови и ресницы. Еще, там во дворе — бил ключ, в том месте, где когда-то стояла чугунная колонка. В образовавшемся таким образом ручье, мы с огромным удовольствием запускали бумажные корабли. Это был не пустырь с развалинами, а Клондайк развлечений для местных пацанов. Вот так и в тот день, 26 апреля 1986 года, мы играли на том пустыре. Я держал в руке подпаленный полиэтиленовый пакет и наблюдал, как огневые болиды со звуком напоминающим мини — реактивные ракеты, капали на землю, поджигая все, на что приземлялись. Завораживающее зрелище. В один момент заигравшись, я незаметно для себя, неловким движением дернул рукой и намотал на большой палец правой руки расплавленный пластик. Второй моей ошибкой — была моментальная реакция, не дождавшись пока полиэтиленовый кулёк остынет, содрать его с пальца. В том месте пластик отошёл вместе с запечённой кожей, оставив приличный разрез до кости. Обмотав палец найденым на пустыре подорожником, я побежал домой оказывать себе первую медицинскую помощь. Дома, я обработал рану перекисью, затем зеленкой, и наложил бинтовую повязку на прикреплённый к ожогу марлевый тампон. Через пару минут зазвонил телефон, бабушка спокойным сдержанным голосом попросила меня зайти к ней. Бабушка жила через дорогу на Почайнинской.
— хорошо,— сказал я, а сам подумал: “сдали”, — и побежал к ней.
Больше всего я волновался чтобы мама не узнала за мою рану, она ещё не отошла после моего выбитого коренного переднего.
Дверь в бабушкину квартиру была открыта, воображение рисовало что-то не ладное, зайдя — я увидел сидящих на кухне бледных соседей, заговорчески обговаривающих какие-то страшные вещи. Авария… Чернобыльская атомная станция взорвалась…, — фух, — подумал я, и успокоился. Спрятав руку за спину, я зашёл в комнату и подойдя к дисковому телефону принялся, накручивая, набирать мамин рабочий.
— Мама привет, ты только не волнуйся.
— «Что случилось?» — сухо, без эмоций, спросила мама.
— Взорвалась, только не наша газовая колонка… нет не волнуйся… со мной все в порядке… Чернобыльская атомная станция…
— Я знаю. Будь у бабушки, я скоро за тобой зайду, — также без эмоций произнесла мама.
Мама в то время работала кладовщиком на импортной базе «Укроптгалантерея», видимо там уже знали что случилось.
Вечером, мы молча сидели на кухне, в своей квартире на Набережной-Луговой, за чаем с легким ощущением страха перед неизвестностью, по телевизору и радио в новостях ничего не сообщалось. Про перебинтованную руку мама ничего не спрашивала, да я и сам начал забывать про эту мелочь…
28 апреля, по дороге под нашим балконом, стала колонами проезжать тяжёлая техника в одну и другую сторону. Ехали Уралы с военными и миксеры – бетономешалки, вслед за ними проезжали “поливалки” — газоны с желтыми баками заправленные водой, прибивали дорожную пыль после проезда колонн. В сторону Оболони над нашим домом, группами по трое, пролетали вертолёты с интервалом в пару часов. Властям все трудней становилось скрывать масштабы катастрофы, люди догадывались о случившимся и массово покидали Киев, эвакуируя в первую очередь своих детей. В те дни я впервые услышал слова: радиация, микрорентген, лучевая болезнь. После первого мая, в классе уже небыло большей половины моих одноклассников, я начал остро ощущать чувство тревоги и обреченности.
Родителям некуда было меня вывозить, все мои бабушки и дедушки жили в Киеве.
Помню, как на каком-то из уроков на подмене был учитель НВП, он взял дозиметр вывел нас на улицу и начал учить проводить замеры. Военрук объяснял, что в первую очередь: из одежды — нужно замерять подошву обуви, только затем все остальное; из транспорта — нужно обращать внимание на колёса и брызговики; на проезжей части замеры производятся только в местах интенсивного движения… Дозиметр на школьном стадионе показывал 0,11мк/ч, то есть радиация, по его словам, не превышала нормы.
Также помню, как мимо школьной площадки пробегал какой-то паренёк четырнадцати лет, заметив дозиметр, он попросил учителя замерить и его, на что получил отрицательный ответ. Лишь только после того, как парень сказал, что он только что автобусом приехал из Припяти, Военрук согласился. Приложив датчик к подошве его обуви аппарат выдал — 0,10 мк/ч. Мы переглянулись и засмеялись…
На следующий день, в школу я уже не пошёл. Наша семья приняла решение уезжать в Одессу, к очень дальним родственникам по папиной линии. Билетов на поезд было не достать, мама по “большому блату” опять-таки через свою базу, достала чью-то бронь.
День сборов перед выездом в Одессу был комичным, пока взрослые собирали чемоданы, я присматривал за своим четырехмесячным двоюродным братом Женей. Он, как назло, писался каждые пол часа, подгузники не успевали стираться и просыхать, балкон был просто увешан пеленками как фрегат перед торжественным выходом из порта. На переполненном вокзале, от перегруза, ломается рессора на коляске. Две мои бабушки, девятнадцатилетняя тетя с четырехмесячным сыном, моя двенадцатилетняя сестра, страдающая эпилепсией, и я, садимся в почти отправляющийся, переполненный поезд «Киев — Одесса».
Одесса встретила нас солнечной погодой, весна 1986 пришла рано и выдалась очень жаркой. Поймав на вокзале такси, мы поехали по адресу к нашим родственникам, жившим в частном секторе вблизи Аркадии. Подъехав к дому и выгрузив сумки из машины, моя бабушка подошла к калитке и нажав кнопку звонка, вызвала хозяев. Залаяла собака. Жильцы многоквартирного частного дома начали собираться во дворе, их интересовал вопрос к кому мы приехали, а так как в лицо мы своих дальних родственников не знали, то пришлось на пальцах рассказать кто мы и почему сейчас здесь находимся. После недолгих расспросов выяснилось, что непосредственно наш прямой родственник — дядя Валера, сейчас в командировке и будет только через неделю, его жена Света на работе, а их дети: семилетний Данил и двенадцатилетний Руслан, на данный момент в школе. Позже, нас впустили во двор, посадив за большой стол под виноградом, угостили супом с фрикадельками и позволили дождаться хозяев. Двор оказался коммунальным, на участке, приблизительно в десять соток, стоял несимметричный дом, весь в ломаных и нестандартных крышах с достроенными в разные времена пристройками, как позже выяснилось — в нем жило четыре семьи. Вечером, когда с работы вернулась хозяйка, бабушке сново пришлось объясняться. После недолгого разговора, но не раньше, как все выяснилось, тётя Света освободила комнату своих детей, приютив нас в своём жилище. На утро следующего дня я проснулся в Одессе — городе моих самых длинных летних каникул. Десятого мая мне исполняется десять лет, это будет мой первый день рождения, который я не отмечал. Как я уже упоминал ранее, в эвакуацию я поехал с двумя своими бабушками, но так как у них изначально распределились приоритеты по опеке: у бабушки Оли — моя двоюродная сестра Оля, страдающая эпилепсией; у бабушки Сони — мой четырёхмесячный двоюродный брат и её девятнадцатилетняя дочь, моя тетя Ира; то для меня это стало моей первой свободой, я наконец-то был предоставлен сам себе. Впереди ждали незабываемые приключения. Тут и пригодились мои навыки по изготовлению рогаток и самострелов, хлопушек из карбида и дымовух из подручных средств. Сдружившись с моими кузенами Русланом и Данилом, мы превратились в местных гроз садов и огородов. Днём мы лазили по садам за зелёными абрикосами, а вечером из самострелов, спрятавшись в кусты, обстреливали проезжающие автомобили. Веселье продолжалось до тех пор, пока в один из солнечных дней, к нам в голову не пришла идея обстрела из рогатки зелёным виноградом уличных фонарей на соседней улице. Как сейчас помню, пять крутых пацанов, от семи до четырнадцати лет, шли ровным рядом по проселочной улице, метко стреляя в лампы. Действие сопровождалось веселыми репликами и заразительным смехом, нам было очень весело наблюдать, как одна за другой сыпятся разбитые лампочки. И вот в один момент, увлёкшись процессом, когда никто не подозревал об опасности из двора частного дома выбегает трое крепких мужчин, они хватают самых взрослых из нас, в том числе и моего кузена Руслана, и затаскивают ребят в припаркованную жигули. Мне и семилетнему Даниле удаётся скрыться недалеко от этого места, в заросшем виноградом заборе. Рассказы взрослых о похищении детей сразу же затмили мое детское воображение, парализовав от страха тело, ноги перестали слушаться, чувствовалась сильная слабость и неконтролируемая дрож в коленях. После чего мы увидели, как ребят вывели из машины, поставив к стенке гаража, один из мужчин достал пистолет и приготовился их расстреливать. Данила, стоявший рядом со мной у забора — наделал в штаны, а я потерял дар речи. Ребята выкручивались у стенки гаража маля о пощаде. Вдруг один из мужчин сказал: “В машину их, здесь слишком много свидетелей. На лимане будет удобней спрятать тела”. Их снова сажают в машину и увозят в неизвестном направлении. Я не могу передать весь ужас и страх, который я ощутил тогда, ничего подобного я больше никогда не испытывал… спустя десять минут после отъезда жигулей, мы вылезли из своего укрытия. Ноги не слушались, заикаясь я спросил у обделавшегося Данилы, знает ли он дорогу домой. Данила молча кивнул, и мы как два загнанных зверька, оглядываясь по сторонам, малыми перебежками направились в сторону дома. По дороге я не мог собрать мысли: «Как быть?», «Что говорить?», «Что теперь будет с ребятами?». Нужно срочно звонить в милицию, но прийдя домой — мы увидели веселого Руслана, который с бравадой рассказывал соседским ребятам про своё приключение. Выяснилось, что мужчины из жигулей оказались Одесскими операми. Они видели, как мы с Данилом спрятались за виноградом и поговорив с ребятами по душам, решили устроить сценку с расстрелом, после чего — доставили всех по домам.
На следующий день приехал дядя Валера, узнав о случившемся, он решил взяться за наше воспитание, предложив на выходные культурную программу — поход на набережную, смотреть на отправление круизного катамарана. Утром следующего дня, мы дружно собирались на набережную — смотреть как отплывает круизный катамаран. Выйдя во двор, я увидел сияющего дядю Валеру в светлой рубашке с жёлто-красными вертикальными полосками, синих джинсах, белой панаме и со странным чёрным дипломатом, который он трепетно и немного неуклюже перекладывал из руки в руку. Тетя Света давала ему последние наставления на прогулку:
— Валера не забывай, ты с детьми!
На что, тот улыбаясь пожал плечами и парируя ответил, — да в самом деле, Света, я что маленький?
На улице ждала машина, которая должна была нас доставить на набережную, а вечером забрать. Такова была договоренность дяди Валеры с его знакомым.
Выйдя из машины на Одесской набережной мы поняли, что немного опоздали, застав всего лишь момент, когда круизный катамаран отчалил от пристани и уже набирал ход в открытое море. Все расстроились, кроме дяди Валеры. Казалось, ничто не может омрачить его настроения, он продолжал идти вдоль набережной, с неподражаемой легкой улыбкой, создавая впечатление человека познавшего всю жизненную мудрость и счастье бытия. В его руке с легкостью раскачивался чёрный пластиковый дипломат, а взгляд лукаво искал лавочку, желательно где-нибудь в тени. И вот, долгожданный тенистый скверик с удобной лавочкой возле пивного ларька. Закончив рассказ про круизные лайнеры, дядя Валера предложил присесть. Из открытого на коленях дипломата — появилась тарань, аккуратно завернутая в газету «Вечерняя Одесса», граненый стакан, открывашка и бутылка «Жигулевского». Проходящий мимо прохожий сделал изящный комплимент, присущий исключительно одесситам, мол: «от, умеют же-шь люди жить!»,— на что незамедлительно получил приглашение пропустить по бутылочке.
Через час они уже слились в дружеском экстазе у пивного ларька, за очередной кружкой холодненького, но только теперь уже за счёт приглашённого. Таким образом, к вечеру, когда за нами приехала договоренная машина, дядя Валера уже спал за столиком пивного ларька, а мы с ребятами резвились неподалёку. На утро его ждал серьезный разговор с женой, а меня новые приключения…
К концу третьего месяца нахождения в Одессе, в больницу с высокой температурой забирают моего шестимесячного брата. Спустя три дня, его в тяжёлом состоянии переводят в реанимацию, врачи подозревают — менингит. Краски сгущаются. Над семьёй зависает мрак ожиданий и страх неизвестности, с каждым днём малышу становится все хуже и хуже, точный диагноз поставить никто не может, советуют везти в Киев, но предупреждают, — переезд он не переживёт. Время идёт, брат лежит под капельницей, без сознания, к нему никого не пускаю…
Доходит до того, что выдержать весь этот гнёт переживаний и слез родных нет больше сил, я беру листик бумаги, карандаш, и ухожу. Закрываюсь в комнате, начинаю рисовать план двора, свой дом, за ним другой, вот вырисовался квартал, ещё.. ещё, и начинает проявляться мой Подол. И вот, я уже иду по своим знакомым улочкам через дворы, к своим друзьям, я мыслями своими совсем уж там, где места нет ни горестям ни бедам. Слышу, как в комнату стучатся, — Олег, Олег иди сюда.
Я выхожу и вижу бабушку в слезах…
— он сел!
— что?
— он пришёл в себя, ему уже лучше, он сидит!
Через неделю — полторы мы забрали брата из больницы, через две — уже ехали домой в Киев. Всю дорогу я провёл у окна в мыслях о доме…
Поезд неспешно зашёл в Киев. Я ни на секунду не отрывался от купейного окна — жадно всматриваясь в окрестности пригорода, пытаясь взглядом словить знакомые улицы, проспекты, дома. Подъехав к перрону, вагон остановился. Мы вышли. На Вокзальной площади, недалеко от центрального арочного входа под часами — стояла живая очередь, людей ожидающих посадку на такси. Дождавшись своей машины и затолкав в багажник чемоданы, мы двинулись дальше, домой, на Подол. Первое, что бросилось в мои глаза, так это — чрезмерная и не естественно большая зелёная растительность, поглощающая абсолютно все: заброшенные стройки, пустыри, дворы и детские площадки. Такое количество высоких кустов, бурьяна и травы, в центре, я не видел никогда в своей жизни. Первое, что пришло в голову на тот момент, была мысль о мутации из-за радиационного фона и только позже до меня дошло, что город зарос по другой причине. Киевские улицы и детские площадки, больше чем на три месяца, оставались без детей и, их попросту, некому было вытаптывать. Природа начала восстановительный процесс — возвращая в своё родительское лоно, принадлежавшие ей когда-то территории. На тот период, Киев выглядел немного одичалым, забытым и заброшенным городом, утопающим в первобытной, дикой зелени. Второе, что привлекло мое внимание — это поливочные машины, курсирующие по улицам, словно передвижные фонтаны, заливая своими игриво-непокорными струями асфальт тротуаров и проезжих частей.
Дома меня ждала мама, за которой я тоже сильно соскучился, ведь мы не виделись более трёх месяцев. Накрыв стол, мама смотрела, как я ем и расспрашивала о моих впечатлениях и отдыхе в Одессе. В свою очередь, я расспрашивал о Киеве и каково ей было оставаться так надолго одной…
Третье, из необычного, на что я обратил внимание по приезду — была каменная соль, она совершенно потеряла свою крепость, рассыпаясь от легкого прикосновения пальцев. Это явление до сих пор осталось для меня неразгаданной загадкой. Плотно перекусив и вдоволь пообщавшись, я вышел на улицу, мне хотелось насмотреться и увидеть все и сразу. Проходными дворами я добрался до «красной Пресни», быстрым шагом прошёл мимо кинотеатра «Жовтень», через Валы добрался до дома «Яна Быковского», в народе — «Домика Петра», ни на секунду не останавливаясь добрался до «Самсона». Казалось, что нельзя налюбоваться, хотелось все впитать, так я соскучился за Подолом. В завершении своей прогулки, я решил вернутся к пустырю — кварталу на углу Оболонской и Набережной – Луговой. Место, где мы ещё весной играли, было плотно заросшим, примерно в два с половиной раза выше моего роста, непроходимым бурьяном и густой, чуть выше колена травой. Пробраться вглубь оказалось невозможным. Постояв немного на углу, окинув взглядом часть квартала, я медленно пошагал домой. В тот день я кое-что для себя понял…